Люби и властвуй - Страница 13

Было или не было ― теперь не важно. Важно, что сейчас, когда он поцеловал Вербелину в губы, поднял ее изящное и слегка пахнущее потом и сандаловыми благовониями тело на руки, он должен помнить лишь о том, что есть. Как эрм-саванн Свода Равновесия, и как Атен оксТонаут, и как Эгин. И Вербелина должна помнить об этом и лежать, не шевелясь. В конце согласно правилам ей будет позволен один тихий вздох. И все. Никаких ног, скрещиваемых на спине Эгина. Никаких «итских поцелуев» и прочих вольностей. Только лежать тихо и стараться. Стараться получить удовольствие. Или не получить неудовольствия. В такие тонкости Эгин не был намерен вникать.

Постель Вербелины носила следы недавнего пребывания своей хозяйки. Рядом на специальной подставке покоилось богатое платье госпожи, которое она, видимо, намеревалась надеть завтрашним утром. Туда же поверх него полетела и одежда Эгина. Его меч Вербелина, сверкнув белоснежными ягодицами, водрузила в когтистые лапы подставки, стилизованной под раскинувшего крылья нетопыря.

Эгин, сидя на постели, со всевозрастающим интересом наблюдал за последними приготовлениями. В тот момент более всего на свете ему хотелось оказаться невинным и невежественным человеком, рожденным с той стороны Хелтанских гор, которому неведомы пагубные свойства «сочетания устами» и неизвестно, какое наказание полагается каждому, кто дерзнет сочетаться таким, а не благопристойным способом со своей подругой. О да, он, выкормыш Свода Равновесия, недаром штудировал фолианты, набитые законами, ― он прекрасно представлял себе, что это такое, благодаря гравированным вставкам и иллюстрированным атласам прегрешений из Особого Хранилища Грехов. Пускался ли он, Эгин, в «грютский галоп» хоть раз в жизни? Нет, увы, нет, милостивые гиазиры.

Похоже, Вербелина была не прочь ужинать в собственной постели. Крошки, наподобие тех, что остаются от сухих сладких хлебцев, смешно покалывали бок Эгину, пока его рука ласкала девичью грудь Вербе-лины.

– Поцелуй меня, ― прошептала она, и Эгин не нашел в себе сил для морализаторства. В конце концов, он вовсе не давал обета аскезы напополам с безбрачием, и такие вещи, как поцелуи, не могут быть предосудительными.

Разумеется, он исполнил просьбу своей госпожи. И госпожа, похоже, была ему весьма и весьма благодарна. Эгин не сомневался в том, что Вербелина без ума от него, ибо в противном случае не было ничего, во имя чего стоило бы принимать его ухаживания. Он был небогат, незнатен и не слишком внимателен. Он не обещал жениться на ней. Он не мог позволить себе дорогих подарков и пышных выездов во славу своего обожания. Он, в конце концов, терпеть не мог ее псин, которых она звала не иначе как «мои сладенькие». А потому единственным оправданием их связи была взаимная приязнь.

Во что бы вылилась она, не будь Уложения Жезла и Браслета, неведомо никому, но в ту ночь ни один из них не преступил закона. Эгин вошел в нее медленно и настойчиво. Она была терпелива и сдержанна. Он целовал ее плечо и медальон, который был ей весьма к лицу. Она, вооруженная многолетним опытом практического целомудрия, гладила его заросшие белесыми волосками ягодицы пальцами правой руки. В этом не было ничего запрещенного. И Эгин, который был уверен в том, что, по крайней мере, двое из пяти слуг в поместье «Сапфир и Изумруд» являются мелкими доносчиками Свода Равновесия и, по меньшей мере, один из них сейчас подглядывает за развлечениями своей госпожи через специальный «глазок» (который он знает где у нее в спальне притаился), был совершенно спокоен. Они не нарушили ничего. Ни-че-го.

Откровенно говоря, Эгин не ожидал, что Вербелина заснет так быстро. Она прикорнула на его плече сразу после того, как прозвучали финальные аккорды этого диковинного и полузапретного действа. Эгин намотал на палец черную прядь ее волос ― пахнет целебными травами и духами.

Дыхание Вербелины было ровным ― похоже, она действительно провалилась в сон, даже не пожелав своему мужчине спокойной ночи. Глядя на спокойное лицо любовницы с по-детски припухшими губками, Эгин быль вынужден с сожалением признать, что ее красота не оставляет его равнодушным даже сразу после танца любви. Он отвернулся.

Под окнами завыл пес. Ему ответил другой. «Их на ночь отпускают, что ли?» ― подумалось Эгину. Но, с другой стороны, не затыкать же уши. Скрип половиц за дверью. Тот, кто подглядывает, делает это не слишком профессионально. «Гнать таких надо взашей из Свода Равновесия», ― брюзжал Эгин сам себе. Этот кто-то ― Эгин подозревал, что это тот самый седобородый привратник, который принял у него Луз, ― вел себя довольно беззастенчиво. Ходил туда-сюда мимо двери. Громко дышал, склонялся перед дверью и, похоже, пытался разглядеть что-то сквозь дверную щель. Принюхивался, что ли?

«Да сколько можно. Сыть Хуммерова!» ― в сердцах выругался Эгин. Бесшумно и быстро он встал с ложа, переместив головку Вербелины со своего плеча на атласную подушку. Встал. Принял свой меч из когтистых лап чугунного нетопыря и медленно пошел к двери. Половицы были к нему милосердны ― ни одна из них не скрипнула, словно бы даже дерево втайне болело за торжество справедливости, воплощенной в гиазире Эгине.

Но, несмотря на это, наблюдатель все-таки почувствовал приближение опасности или, скорее, позора, ибо Эгин, конечно, не стал бы убивать слугу своей госпожи, даже запятнавшего себя таким проступком, как распознанный шпионаж. Почувствовал и стал медленно удаляться от двери, по-прежнему немилосердно скрипя половицами. «Странное дело, ходить бесшумно не умеет, а мое приближение почуял», ― пожал плечами Эгин.