Люби и властвуй - Страница 50

Терять Самеллану было нечего. Издевательски улыбаясь в лица разъяренным варанцам, Самеллан сообщил, что без образа-ключа ничего не выйдет. И пока они осознавали сказанное, Самеллан, выложил свои условия. Свод Равновесия берет его и его жену под свою защиту. Самеллан лично ― и никто другой более ― будет отвечать за применение «молний Аюта» там, где угодно князю и истине. А образ-ключ останется его сокровенной тайной и уйдет вместе с ним в небытие. А чтобы они, змеиная кровь, похитители его жены, не наделали глупостей и не понадеялись добыть образ-ключ у него под пыткой или дурманом, он, Самеллан, покажет им одно забавное зрелище. Сказав так, Самеллан прикрыл глаза, а когда он их открыл, ва-ранцев уже не было. На столе в его гостевой каюте, где происходил разговор, осталась записка: «Решение через неделю в том же месте в то же время».

«Что значит прикрыл глаза и открыл?» ― хотел переспросить Эгин, но вспомнил какие-то смутные рассказы о редком искусстве, которое, кажется, в Синем Алустрале называют «сном звезднорожденного». Тот, кто владеет «сном», может по своей воле впадать в состояние, очень близкое к смерти. Сердце у «спящего» бьется не чаще двух-трех раз за минуту, сознание отключается, и человек перестает воспринимать и окружающий мир, и собственное тело. Пытать его ― сущая бессмыслица, ибо боль для него ― ничто. Конечно, можно изувечить «спящего», но ведь суть пытки ― развязать язык, а не отрезать. Выходят из «сна» по-разному, но Эгин слышал, что просвещенные могут настраиваться на определенное время. Так или иначе, Эгин был восхищен сразу двумя вещами ― тем, что Самеллан оказался владетелем столь редкого искусства, и тем, что он не струсил перед варанцами. Варанца-ми. Он, Эгин, поймал себя на том, что строй его мыслей о Варане и его коллегах из Свода Равновесия меняется в последние дни буквально от часа к часу, и притом отнюдь не в лучшую сторону.

Варанцам очень хотелось убить Самеллана, предварительно вырвав у него тайну образа ключа, а затем ― и все члены по очереди. Медленно и с расстановкой. Очень хотелось. Норгван был в бешенстве. И тогдашний гнорр, который получил сообщение из Нелеота, тоже был в бешенстве. Десятки, сотни «молний Аюта», которые разносят в щепу и пыль ненавистные харрен-ские галеры, которые одним залпом опрокидывают грютские орды, которые, в конце концов, гвоздят прямо по надменному Магдорну… Все это великолепие, распалявшее мозги каждого варанца, преданного князю и истине, обращалось в сущую ерунду. В несколько стволов, полностью зависящих от воли одного человека, да и то инородца.

Но бешенство, уйдя в несколько разрубленных удалым гнорром золотых кубков (это Самеллан узнал от Дотанагелы), прошло, как утренний туман над Пинна-рином. Гнорр принял решение, достойное многомудрых персонажей древней истории. Условия Самеллана принять!, ему гарантируется жизнь и должность капитана в варанском военном флоте. Это, так сказать, морковка, чтобы ему, Самеллану, жилось добротно и вольготно, а равно и веселей стрелялось в недоброжелателей князя и истины. Но жена Самеллана останется в руках Свода Равновесия. Самеллан будет встречаться с ней раз в неделю, а если зарекомендует себя лучше ― то смотря по обстоятельствам. Это, так сказать, палка, чтобы он, Самеллан, не вздумал буянить.

Тучи заволокли всю западную половину неба. Ветер крепчал. «Зерцало Огня» грузно переваливалось с волны на волну, и здесь, на корме, это чувствовалось с особой силой. Но Эгин был полностью поглощен услышанным и почти не обращал внимания на непогоду.

У него вдруг возникло ощущение, что если он не выспросит все как следует у Самеллана прямо сейчас, то ему не узнать некоторых загадочных подробностей уже никогда.

– Послушайте, Самеллан, вы только постарайтесь не обижаться на мои слова… Я вот подумал-подумал и понял, что вы говорили много, а сказали едва ли половину.

Эгин не ставил никакого прямого вопроса. Эгин провоцировал.

– Это была лучшая половина, ― в сузившихся глазах Самеллана Эган увидел глухую стену отторжения. Он, Самеллан, не хотел говорить ему многого. И это многое было явно не самым лучшим, что может рассказать о себе человек.

– Но, ― заметил Самеллан, плотно сцепив пальцы, ― лучше, чтобы вы знали обо мне из моих собственных уст, чем, например, от Дотанагелы. Уважаемый пар-арценц, скажем мягко, питает отвращение к Аюту и, увы, ко всему аютскому. А я сделан в Аюте, и двадцатилетняя перековка здесь, в Пиннарине, едва ли пошла мне на пользу. К тому же я преступник, а пар-арценц очень не любит преступников.

Самеллан грустно улыбнулся. Эгин, который давал себе зарок молчать и слушать, испытал неожиданный прилив жалости при виде этой улыбки, совершенно неуместной на красивом жестокой красотою воина лице Самеллана.

– Вы действительно считаете преступлением похищение секрета дагги? ― спросил Эгин нарочито небрежно. Дескать, все нормально, Самеллан, какой там вы преступник!

– Нет, Эгин, ― лицо Самеллана окаменело. ― Я не считаю преступлением похищение секрета дагги в том виде, в каком оно-было мною произведено.

Слова Самеллана падали за корму, как железные снаряды «молний Аюта». Отрывисто и веско, глухо и зловеще.

– Я считаю преступлением собственноручное убийство доверившейся мне всем сердцем двоюродной сестры. Я считаю преступлением убийство восьми офицеров Опоры Единства, служивших до вчерашнего дня на «Зерцале Огня» и двадцать лет оберегавших мою скромную персону от мести Гиэннеры. Я принимал в их избиении весьма деятельное участие наряду с Дота-нагелой. Знахарем, исчислителем и вашим другом.